Игра Нептуна - Страница 10

К оглавлению

– Вытряхните ее, Данглар. Простите, но я недееспособен.

– Какого черта вы разбили бутылку?

– Вы защищаете этого типа?

– Фавр – редкостный говнюк. Но, согласитесь, вы его спровоцировали. Это его стиль – не ваш.

– Значит, с подобными негодяями мой стиль меняется.

– Почему вы просто не поставили его на место, как в прошлый раз?

Адамберг махнул рукой.

– Напряжение? – осторожно предположил Данглар. – Нептун?

– Возможно.

Данглар вынул из коробки восемь папок и разложил их на столе. На каждой было написано одно слово «Трезубец», разными были только номера – от 1 до 8.

– Давайте поговорим о бутылке в вашем портфеле. Все заходит слишком далеко.

– Это не ваше дело, комиссар, – ответил Данглар словами комиссара.

Адамберг не стал спорить.

– Кроме того, я дал обет, – добавил Данглар. Он не признался, что, произнося слова клятвы,

прикоснулся к хвостику на берете.

– Если вернусь из Квебека живым, не буду пить больше стакана за раз.

– Вы вернетесь, потому что я буду держать нить. Так что можете начинать прямо сейчас.

Данглар вяло кивнул. В безумии последних часов он забыл, что Адамберг пообещал ему «держать самолет», но теперь больше верил в ниточку, когда-то державшую помпон, чем в комиссара. Интересно, подумал он, срезанный помпон защищает так же надежно, как целый? Не такая же ли это фикция, как мужская сила евнуха?

– Данглар, я расскажу вам историю. Будьте терпеливы, история долгая, она длилась четырнадцать лет. Все началось, когда мне было десять лет, достигло кульминации, когда мне было восемнадцать, и длилось до тридцати двух. Не забывайте, Данглар, мои рассказы убаюкивают слушателей.

– Сегодня вероятность этого ничтожна, – сказал Данглар, поднимаясь. – У вас есть какая-нибудь выпивка? События сегодняшнего дня потрясли меня.

– Есть джин, в шкафчике, на кухне, стоит за оливковым маслом.

Данглар вернулся со стаканом и тяжелой глиняной бутылкой, налил себе и тут же отставил бутылку.

– Начинаю исполнять обет, – пояснил он. – Один стакан.

– Поосторожнее, крепость – сорок четыре градуса.

– Важно намерение, жест.

– Тогда другое дело.

– Вот именно. Куда вы вечно лезете?

– Туда, куда не следует, как и вы. Все, что случается в этой жизни, неизбежно кончается, но след остается.

– Это точно, – согласился Данглар.

Дав заместителю насладиться первыми глотками, Адамберг начал рассказывать.

– В моей родной деревне, в Пиренеях, жил старик, которого мы, мальчишки, называли Сеньором. Взрослые обращались к нему по должности и имени – судья Фюльжанс. Он жил один в «Крепости» – огромной усадьбе с парком за высокой каменной оградой. Он ни с кем не общался и не разговаривал, ненавидел детей, и мы его страшно боялись. По вечерам мы подсматривали, как он в выгуливает в лесу своих собак – двух огромных мастифов. Каким он был, спросите вы, вернее, каким казался десятилетнему мальчишке? Старым, очень высоким, с зачесанными назад седыми волосами, с невероятно ухоженными руками – ни у кого больше в деревне таких не было, в дорогущей одежде.

«Можно подумать, он каждый вечер ходит в оперу», – говорил наш кюре, которому по долгу службы полагалось быть снисходительным. Судья Фюльжанс носил светлые рубашки, изысканные галстуки, темные костюмы и – в зависимости от времени года – короткий плащ или длинное пальто из серого или черного драпа.

– Аферист? Или позер?

– Нет, Данглар, холодный, как морской угорь, человек. Когда он приходил в деревню, сидевшие на скамейках старики приветствовали его почтительным шепотом, а на площади смолкали разговоры. Это было даже не уважение, а ослепление, массовый гипноз. Судья Фюльжанс шествовал, оставляя у себя за спиной толпу рабов, как корабль оставляет за собой пенный след и уходит все дальше в море. Можно было вообразить, что он все еще вершит правосудие, сидя на каменной скамье, а пиренейские бедняки пресмыкаются у его ног. Главным чувством был страх. Судью боялись все – взрослые, дети, старики. И никто не мог объяснить почему. Моя мать не разрешала нам ходить в «Крепость», но мы, конечно, каждый вечер мерились храбростью – кто осмелится подойти ближе. Хуже всего было то, что судья Фюльжанс – несмотря на свой возраст – был очень красив. Старухи любили повторять шепотом, надеясь, что Бог их не накажет, что он дьявольски хорош.

– Воображение двенадцатилетнего ребенка?

Здоровой рукой Адамберг достал из папки две черно-белые фотографии, наклонился и кинул их на колени Данглару:

– Взгляните сами, старина.

Данглар рассмотрел фотографии судьи – вполоборота и в профиль – и тихонько присвистнул.

– Красив? Производит впечатление? – спросил Адамберг.

– Еще какое, – подтвердил Данглар, возвращая снимки в папку.

– И при всем при том – холостяк. Одинокий ворон. Таким был этот человек. Мальчишки годами доставали его. По субботам бросали ему вызов: кто выковыривал камни из стены, кто исписывал ворота всякими глупостями, кто бросал в его сад разную дрянь – консервные банки, дохлых жаб, ворон со вспоротым животом. Таковы мальчики в маленьких деревнях, Данглар, таким был я.

Некоторые ребята из нашей шайки вставляли горящую сигарету в рот жабе, она «затягивалась» раза три-четыре и взрывалась, как петарда, так что кишки разлетались в разные стороны. А я смотрел. Вы не устали?

– Нет, – сказал Данглар, сделав маленький глоточек джина, и вид у него при этом был постный.